Из книг

[terekhova]

Из книги "Александр Кайдановский в воспоминаниях и фотографиях"
Москва: "Искусство", 2002 год.

Маргарита Терехова
"О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной..."
Константин Батюшков «Мой гений»

1987 год. Новый Арбат. Кинотеатр «Октябрь». Толпы народа за билетами... Потрясенное лицо Саши. Мы друг к другу бросаемся, как-то неуместно смеемся. Давно не видели друг друга. Нас снимают камеры, я понимаю, что мы ведем себя как безумные — это было отчаяние. Первый фестиваль всех фильмов Андрея Тарковского — посмертно... В декабре 1986 года его не стало. Мы были потрясены. Мы думали, что за границей, где его фильмы всегда так замечательно поддерживали, он будет процветать и творить...
Прощаясь с Андреем Тарковским, каждый из нас выступал перед своим фильмом. Потом общая конференция перед зрителями. И я, стоя на сцене, обращалась почему-то только к Саше: «Теперь не будет ни Рогожина, ни Настасьи Филипповны, ни Мышкина...» И он мне согласно кивал.
Андрей Тарковский говорил: «Все есть за границей, но нет там русских актеров». Но он нашел своих актеров и там, и играли они у него гениально. Это мы без него потерялись...
Вспоминаю тот же Новый Арбат в 70-е годы... Освещенный солнцем. Все пустынно вокруг почему-то. И идет мне навстречу Александр Кайдановский, Мы уже-были достаточно знамениты. Но не были знакомы. Я вижу сияющее голубоглазое существо — и это оказалось неверным, глаза были у пего разноцветные. А он видит другое существо во французском мини, тоже сияющее. Поулыбавшись друг другу, мы прошли мимо, так и не остановились, не заговорили, прошли, не останавливаясь, каждый в свою сторону.
А после «Зеркала» в фильме «Кто поедет в Трускавец» (режиссер Валерий Ахадов) я потребовала, чтобы моим любовным партнером был только Кайдановский. У меня было два случая в жизни, когда я решала, кто будет моим партнером. С Кайдановским и Э. Виторганом в "Благочестивой Марте». Должна заметить, что их тогда даже на злодеев не утверждали. В нашем тогдашнем кинематографе красивый, умный и талантливый мужчина мог рассчитывать только на роли злодеев. Сашеньке и это не светило. Уж очень неудобный был у него характер для начальников. Потом мы все плавно вошли в группу «странных». И за границу сниматься нас не выпускали. Андрей Тарковский перед самым своим отъездом в Италию на съемки «Ностальгии» позвонил и сказал: «Знаешь, что мне ответили в Госкино — почему тебя не выпускают работать за границу: «Нечего ей ездить — странная она какая-то».
Я, конечно, начала смеяться. Но Андрею было почему-то не смешно.
Саша Кайдановский потом подтвердил мне, что его тоже не выпустили сниматься у Тарковского в «Ностальгии».
Итак: мы радостные, что будем играть любовь — это такая редкость в советском кино, — приезжаем сниматься в Среднюю Азию. Повесть Максуда Ибрагимбекова, по которой снимался фильм, очень хороша.
Надо сказать, что съемкам я могла отдать всего семнадцать дней, так как потом были неизбежные гастроли с театром. До сих пор. глядя этот фильм (его периодически показывают по телевидению), я радуюсь. Какая же это была удача — наш с ним дуэт. Главное, что не только я на Новом Арбате, но и весь народ мог его увидеть во всей красе и своеобразии. И тут еще раз Саша доказал, какой он изумительный актер. Он сумел сыграть то, что было написано Максудом Ибрагимбековым, — мужчину независимого, вольного, который понял, что он полюбил, и смог совершить поступок.
Хотя, мне кажется, и жизни с женщинами он так разобраться и не сумел...
Мы виделись редко потом, но все-таки виделись и общались. К сожалению, никакого творческого дуэта так больше и не придумали. То он мне внезапно говорил, что я спасла его в свое время от какой-то дамы, то вдруг сообщал окружающим: вот женщина, которая не пошла за меня замуж. А я, опешив, мучительно вспоминала, когда же это он мне делал предложение?
Но шутки шутками, а дело было серьезное — сыграть любовь. И, к счастью, мы вначале работали душа в душу. (Смотрите фильм!)
А вот что произошло, когда дело дошло до сцены в постели. Без нее нельзя было никак. Она была в повести. Но от женщины практически ни одного слова не звучало и сценарии. Повесть эта — мужской монолог. Готовясь к съемкам, я сама придумывала слова, которые могла бы говорить моя героиня. Дружила я с эстонкой-гримером, выдержанной, чудесной женщиной, с ней и советова¬лась. Как вы сами понимаете, мужчины не могли мне здесь быть советчиками...
И вот наступил день съемки. Лишних людей в павильоне нет. Для советского кинематографа — сцена опасная. Саша лежит подо мной и смотрит на меня внимательным режиссерским взглядом. Что я там придумала? А я тщательно упаковываюсь в простыню, потому что иначе нельзя. Режиссер, оператор, осветители молча ждут. Замечу, что все молодые и один красивее другого. Нависает некоторое напряжение, потому что я никак упаковаться не могу, стесняюсь. Говорю:
— Может, не упаковываться?
— Нет-нет, — говорят, — обязательно надо упаковаться.
Нервничаю. И выпаливаю:
— Вы смотрите на меня не творческим взглядом!
Раздается дружный хохот.
Отсмеявшись, все приготовились снимать. Я заранее никому не показывала придуманное мной любовное объяснение. Мучительно подбираю слова — такое ведь говорится однажды в жизни. Кстати, сама я и жизни их никогда не говорила. Доигрываю сцену. Все мы радуемся, облегченно смеемся. Александр снизу очень серьезно говорит:
— А я эту сцену вижу совсем по-другому.
Не знаю, может быть, уже тогда режиссер стал брать в нем верх над актером. Я в ответ:
— Ты, — говорю, — лежишь тут внизу, а я работаю. Сейчас не твоя сцена. Лежи и молчи.
Но, что был бы не Саша Кайдановский, если бы он на меня не обиделся. И представьте себе, перестал со мной разговаривать.
Я, естественно, вынуждена была перестать разговаривать с ним тоже. Внутренне была даже рада, потому что я фанатично люблю свою работу, и как раз здесь могли возникнуть еще какие-то нюансы. В оставшихся, еще не снятых сцепах стало возникать настоящее напряжение. Полный негатив, и при этом должна чувствоваться любовь. Напряженка и негатив уже существовали.
Но съемки, на мой взгляд, продолжались очень интересно. Доказав, что это была любовь, и так и не помирившись с Сашей, я уехала, как и обещала, через семнадцать дней. И тут уже все на меня рассердились, никто не ожидал, оказывается! И закончилась моя благотворительность тем, что озвучили они в конце концов меня другой актрисой. Не пожелали ждать меня три дня, а му¬чились три дня с ней, пока она пыталась понять, что это я там говорю на экране. Понятия не имею, кто это была. Голос сухой. Надо сказать, иногда меня приглашают работать только из-за моего голоса...
Потом я наблюдала, как развивалась Сашина жизнь — у него все хорошо складывалось. Он стал очень интересным режиссером, особенно в последние годы, и я ждала, что он должен пойти на взлет, уже в новой профессии. Я была уверена, что и на этой дороге он добьется очень многого. И он бы добился, не будь этих инфарктов.
Услышав про его первый инфаркт, мы примчались с Сашей Калягиным к нему в коммуналку с курагой, зеленым чаем, всем, что надо от болезни сердца. Он был мил, шутил с нами. Ничего, что и почему, не рассказывал. Мне говорили страшную вещь. Оказывается, на «Мосфильме» исчезли несколько десятков тысяч долларов, которые он заработал, снимаясь за границей как актер, чтобы иметь деньги для постановки своего нового фильма. Если это правда, конечно, они убили его. Такой удар вообще мало бы кто перенес. А у Саши, благодаря его таланту, была еще и структура уязвимее — человек был высокоорганизованный. И это было для него смертельно.
Мои идеи насчет «Чайки» Чехова как раз об этом. Смерть случается не тогда, когда случается. Надо искать истоки и причины пораньше. Не могу дальше рассуждать об этом, потому что, может быть, все-таки удастся снять фильм «Чайка»...
Сегодня я считаю, что Сталкер — это роль Саши Кайдановского, сыгранная гениально. Именно она стала Сашиной актерской вершиной. И вообще это провидческая картина. Достаточно вспомнить Чернобыль и то сталкерство, которое потом началось. В Апокалипсисе написано про звезду Полынь. Ту самую, видимо, которая называется Чернобыль. В «Сталкере» Кайдановский просто восхитил меня. Саша смог сыграть самое настоящее покаяние человека перед Богом, он исповедался в своем ничтожестве. Я употребляю ел обо «ничтожество» не в ругательном, а в религиозном смысле. Как мы знаем, даже святые считали себя грешнее всех. Это возвышенное и гениальное послание очень многим. У Тарковского ничего случайного не бывает. Александр кричит писателю: «Я гнида, я ничтожество, но я тоже могу сделать что-то для людей». Это настоящая исповедь и покаяние, идущее из самой глубины души, до тех пределов, которые никто и никогда не показывает и даже са¬мому себе боится обнаружить. Саша это сделал именно у Тарковского.
Конечно, ему было трудно. Но ведь был Тарковский, и мы, работавшие с ним, прекрасно знаем, что в его руках можно было не заниматься самовыстраиванием, не режиссировать самих себя. Нужно было просто довериться Андрею Арсеньевичу. И результат оказывался абсолютным.
Слана Богу, остались фильмы. Я видела венгерскую картину «Волшебный стрелок», и наш Саша выглядит там так достойно. Совершенно не похоже на роли, в ко¬торых обычно снимают русских актеров за границей. Он играл там гения. Просто сердце радовалось, глядя.
И плачут наши сердца... У нас, оставшихся без них в мире. В еще большем одиночестве...